Начнем с младенчества. Ребенок родился. Его увозят из роддома счастливые родители. В квартире счастливого семейства младенчика уже ждут кроватка, коляска, а позже – манежик. Конечно, нам все это привычно и кажется совершенно нормальным. Но ведь в этом возрасте ребенок совершенно не отделает себя от матери и, во многом, от отца. Дети – продолжение родителей в буквальном смысле. И вот оказывается, что это «продолжение» отсекают решеточкой кроватки, стеночками коляски, барьерчиками манежика. Родители, без которых маленький человек не способен выжить, от него отделены, значит, не защитят, если что. Постоянная нехватка тактильного контакта впоследствии приводит к неуверенности в себе и мире, становится основой для развития комплекса неполноценности. А как может быть иначе, если с момента рождения ребенка ставят в положение, когда он никак не может влиять на окружающую действительность? А его «манипуляторы реальности» находятся от него за стеной, за оградой.

Дальше – еще более интересный поворот событий: кормление. И прикорм. Понимаете ли, в чем штука: восприятие мира у младенца очень буквально. И для него материнская грудь с материнским молоком – самая главная в маме часть, которая является источником спокойствия и безопасности, а не только питания. И вдруг ребенка переводят на искусственное питание. Месяцев так с трех от роду. Угадайте, кого, а вернее, что он на подсознательном уровне будет маркировать, как «маму»? Правильно, пустышку. А вот во что превратится его отношение к матери…. Ну, вспомним, как мы нередко относимся к нашим матерям, и признаемся себе, что с какого-то момента это отношение у нас как-то не очень похоже на хрестоматийную сыновьюдочернюю любовь.

Кстати, в России, традиционной и дореволюционной, ребенка грудью кормили «три Великих Поста», то есть три года. Но уже месяцев с семи давали пробовать «взрослую пищу». Без всяких «детских кашек» и прочих «смесей», которые напоминают больше не еду, а цветочные удобрения.

Но вернемся к «цветам жизни». У матери заканчивается декретный отпуск и ребенка отдают сначала в ясли, а потом в садик. Понятно, что отпуск в пролетарском государстве – короток. Человек только тот, кто трудится. Только вот «сдвиг по фазе» после этого отпуска начинается что у матери, что у ребенка. Женщине материнский инстинкт на работе сверлит голову: её ребенок непонятно где, не при ней уже несколько часов. А ребенок совершенно не понимает, куда пропала его мама. Да и папа заодно. Ну а в самих яслях-садиках мы имеем картину совсем веселую. Куча детей с одной воспитательницей. У которой своих проблем гора, а тут еще тридцать карапузов, и за каждым чисто физически не углядишь.

Кстати, есть еще один аспект, который объединяет семью, ясли и детский сад. Пресловутый «режим». Когда ребенка начинают кормить «по расписанию», лишь у очень малого количества родителей рождается мысль, что по уму не маленького ребенка надо приспосабливать под свое расписание, а самим приспосабливаться под детское, что не так уж и сложно. Но нет. Ребенок ест не тогда, когда хочет, и не столько, сколько хочет. Почему? Потому, что «надо!». Надо есть, когда надо. И доедать обязательно все с тарелки тоже надо. Получите, кстати, отсюда и отношение советского человека к слову «надо». «Надо» – это некая сакральная, но очень неприятная обязанность. От которой не отвертеться, иначе накажут. При таком подходе никакого позитива в том, что «надо», не может быть по определению.

Вообще, советские родители – это люди, которые колоссально усложняют себе жизнь. Например, кормления ночью. Если ребенок спит в своей кроватке, то когда он просыпается, нужно к этой кроватке нестись галопом и кормить. Ночь вместо периода сна для матери превращается в пляски. А если кормление ещё и смесью…. То её готовить надо под крики младенца. Почему не положить ребенка с собой в кровать? Ну как же, зачем баловать? Надо учить его самостоятельности, а то привыкнет – и всю жизнь будет спать с матерью в кровати! Ага, до тридцати пяти лет. Вы о таких случаях хоть раз слышали?

Следующий аксессуар – коляска, вместо того же старорусского подола или нынешнего «слинга». Во-первых, если вы живете на девятом этаже, а лифт сломался, то добро пожаловать в античную притчу о Сизифе и его скорбном труде. Во-вторых, коляска занимает жизненное пространство в вашей и без того небольшой квартире. На неё постоянно натыкаешься в прихожей. В-третьих, мать не чувствует ребенка в коляске, а иногда и попросту не видит. И снова материнская психика идет вразнос.

Про ясли и садик я уже говорил выше. Родителям с таким устройством семейной жизни тоже постоянно «хочется курить на нервной почве». Мотивация родителей и относительно садизма над ребенком, и относительно мазохизма над собой, проста, как дверь: все так делают! А если мы не будем, как все, то что люди-то скажут? Выражать этот тезис можно по-разному: «не нужно баловать ребенка», «нужно отучать его от ручек»... Чудовищно здесь то, что в этой мотивационной системе присутствуют некие «все», некий абстрактный «коллектив», но нет ни ребёнка, ни родителей. То есть, ребенка воспитывают не для того, чтобы он вырос и стал человеком, как самостоятельная личность, но чтобы он стал человеком для коллектива. А родители воспитывают «как все», чтобы не лишиться статуса «людей единого коллектива». Вся же система воспитания детей в целом заточена под то, чтобы сделать ребенка и родителей автономными друг от друга на физическом уровне. Чтобы ребенок не мешал родителям быть «честными пролетариями».

В этой воспитательной системе, однако, есть большая проблема. Никто не рассматривает в данной системе такие «мелочи», как психика родителей и психика младенца. И самое неприятное, что такая система воспроизводится сама собой от поколения к поколению, поскольку главный воспитательный багаж дают детям их родители. Как воспитывать ребенка? Ну, в целом, как нас воспитывали, отвечают себе многие молодые уже совсем пост-советские родители. И снова начинается: коляска, кроватка, манеж, ясли, садик, искусственный прикорм. Хотя, в принципе, система уже не требует от нас быть «честными пролетариями», то есть, оправдывать себя перед коллективом через работу 24 часа в сутки, без выходных и праздников, наплевав и на себя, и на своих детей.

А теперь давайте посмотрим, к чему со временем приводит такая автономность. Итак, в том возрасте ребенка, когда и матери, и ребенку нужна максимальная близость друг с другом – эта близость всеми силами пресекается. А вот потом, по мере роста ребенка, родители начинают усиливать над ним контроль. И годам к 13-14, когда в нормальном традиционном обществе ребенок инициируется в молодого взрослого, когда ему жизненно необходимо свое жизненное пространство и своя автономия, мы получаем подростковый бунт. На фоне родительского гиперконтроля. Ровно потому, что родители всеми силами пытаются влезть в личную жизнь такого подростка. Скажем, вместо того, чтобы предоставить подростку свою собственную комнату, личное пространство для личных занятий, в этой комнате могут запросто снять с петель дверь: тебе ведь нечего от нас скрывать, дорогой ребенок.

И ведь рассказ идет не о неких маргинальных семейках с отцами-алкоголиками и матерями-психопатками, а о вполне себе обычных семьях советского образца. Именно такие семьи боялись потерять тот самый социальный статус. И поэтому жили и воспитывали в максимальном соответствии с советской пуританской моралью своих чад.

Люди же, которые понимают, что их как-то не так воспитывали, и надо бы своих детей растить по другому, попадают в очень интересную ситуацию. Они совершенно точно определяют для себя, что «бабке внука оставлять нельзя!». И общение со старшими родственниками нужно как-то минимизировать. А то, не дай Бог, бабушки и дедушки начнут внуков воспитывать именно в своем, «советском ключе». Не потому, что бабушки и дедушки такие плохие – они просто не знают, как по-другому. Для них это единственная модель воспитания. Все остальное воспринимается, как некая блажь, как нечто непонятное, инородное и даже враждебное.